[html]<iframe frameborder="0" style="border:none;width:100%;height:100px;" width="100%" height="100" src="https://music.yandex.ru/iframe/#track/54536395/7870203">Слушайте <a href='https://music.yandex.ru/album/7870203/track/54536395'>Bana</a> — <a href='https://music.yandex.ru/artist/4811258'>Danheim</a> на Яндекс Музыке</iframe>[/html]

Вокруг был шум, много шума. И свет. Так много света, как Елизавета не видела и не желала видеть никогда. Есть занятия, которые всегда стоило оставлять за завесой мрака. Но их создание было светом, возведенным в абсолют. Солнцем, которое они призывали, чтобы спасти то, что осталось от человечества. Пожалуй, Волынской предстояло к этому привыкнуть. Но сейчас она желала, чтобы проклятые смертные отошли от стадиона подальше, не трогали их творение, не приближались к нему и ни о чем не спрашивали. Даже те, кто решились на создание этого существа, или этой энергии, а затем смогли выжить, не знали, что такое Нексус на самом деле. С точки зрения Елизаветы выяснять было не время.

Она хочет укрыться от этого ритуала и его последствий, от Нексуса и чужих взглядов, как можно скорее. Оставленный кем-то на трибуне легкий шарф Елизавета быстро приспосабливает к тому, чтобы закрыть ожоги на лице, но когда они с Барбарой выходят, ей кажется, что жгутся и взгляды. Людей слепит свет, исходящий со стадиона, он пугает их, но они никуда не уходят. А когда заветная десятка появляется на улице, на них смотрят, как на богов, их желают коснуться, к ним тянут руки, молчаливо и жутко. Елизавета не хочет, чтобы ее касались. Более того, она отлично знает, что ближайшие часы сделают их всех либо спасителями человечества, либо теми, кто погубил это человечество окончательно. Ситуацию надлежало брать в свои руки так скоро, как это представится возможным. Наверное, следовало сориентироваться немедленно, но Волынская не намерена делать над собой настолько чудовищных усилий, чтобы получить власть. Она итак ее получит. Они все ее получат, потому что никто здесь не знал, как управляться с новым солнцем. Неведение всегда ведет к страху, а тем, кто боится, очень легко управлять.

Поймать такси практически нереально, они справляются только минут через тридцать. Какого-то черта выплеск энергии вырубил к чертям собачьим все электронику в городе, она только-только начала восстанавливаться, так что, никакого «Яндекс-такси», или прочих изобретений человечества, еще недавно работающих на территории последнего оплота человечества. Кажется, они едут чуть ли не бесконечно долго, Елизавета ощущает нарастание внутреннего раздражения и полагает, что Барбара ощущает нечто подобное. К счастью, водитель не решается их ни о чем спросить, он вообще пялится на них в ступоре какое-то время, прежде чем они, наконец, едут в сторону Поместья.

Уже на берегу «екатеринбургского моря» удивительная тишина, чистота и нет людей. Это единовременно радостно и странно. Ковену было велено оставаться здесь, пока вопрос не разрешится окончательно. С возвращением Елизаветы и Барбары он непременно разрешится. Но представить, что маги, увидевшие новое солнце, решили остаться в стенах дома, проигнорировав специфичность явления, для ведьмы едва ли было возможным.

- Тут, что-то происходит, - спокойно произносит Елизавета, бросив взгляд на ученицу. Пока зачарованная лодка плывет по озеру до Поместья сквозь туман и редкие всплески воды, у них с Барбарой есть время поразмышлять, что именно. И как ни крути, а лучшим вариантом было, если Ковен ушел в траур по почившим коллегам. Что вряд ли. Потому что о том, сколько их коллег почило, их магический кружок еще не знал.

Елизавета ступает на влажную от растаявшего снега землю, дожидается Барбару и весьма решительно идет к дому. Здесь все та же тишина, но Поместье не пусто, вовсе нет. Фоновый шум слишком явственный для того, чтобы предполагать, что магов там менее полусотни. И все же, что-то не так. Что-то ощущается не так, как было прежде. Охват ментальный усилий Елизаветы не полный. Так бывало, когда кто-то защищался от приложенных ею усилий, причем защищался успешно, чего не бывало уже очень давно. Разве что, кто-то решил поиграть с хранилищем артефактов от скуки и нервов в процессе ожидания. Это они сейчас выяснят.

Фон совершенно иной. И все же, дом по-прежнему безоговорочно подчиняется магии Елизаветы. Дверь открывается перед нею самостоятельно, свет в холле зажигается при помощи «умного дома», а вовсе никакой не магии. Ведьма прикрывает глаза и вдыхает гул и разговоры всего прошедшего времени. Сладковатый привкус гнильцы на языке явственно выдает вкус предательства. Елизавета слишком хорошо его знала.

- Прояви осторожность, – передает она Барбаре за мгновение до того, как одна из младших ведьм Ковена появляется на лестнице. Такие здесь выполняли роль обслуживающего персонала. По собственной воле, разумеется. Служить, чтобы получать знания – не постыдно. Елизавета и сама проходила когда-то по этому пути. Теперь она видит растерянность и испуг во взгляде девчонки, но та торопится к ведьмам.

- Госпожа, я так рада... – щебечет она своим взволнованным голоском маленькой птички, пойманной в клетку, и Елизавете одного взгляда достаточно понять, что искомое предательство не имеет к ученице никакого отношения. Она растеряна и не знает, что делать, но она не последовала заговору, который созрел в этих стенах за короткое время отсутствия двух Волынских, - Только двое? Вас вернулось только двое? – она спрашивает это с искренним беспокойством, но Елизавете нечего ей ответить. Да, их вернулось только двое, с этим уже ничего не поделать. Всем, кто пожертвовал собой, будут оказаны должные почести, но не сейчас.

- Мы заплатили большую цену за будущее, - ровно выговаривает ведьма. Можно подумать, что она ничего не чувствовала, но она чувствовала. Своих друзей, учеников и коллег терять всегда было намного больнее, чем любого из смертных детей.

- Я сообщу, что вы прибыли. Ковен будет рад, - помогая раздеться сначала одной Волынской, а затем другой, произносит девочка, но Елизавета отрицательно качает головой. К чему предупреждать об их возвращении? Они ведь пришли к себе домой. Хозяйке здесь всегда рады.

- Не стоит, дорогая. Лучше сделай нам обеим ванны. Попрохладнее. С розовой водой, - как ни в чем не бывало велит Елизавета, а когда они остаются с Барбарой наедине, смотрит на нее со всем вниманием. Место, куда они попали, едва ли было привычным им домом. Но медлить и ждать нет никакой нужды. Ведьма решительно пересекает холл, затем коридор, а затем заходит в гостиную. Суета с ходу начинается такая, точно их уже и не чаяли увидеть живыми. Точно не чаяли. Драгоценные камни из коллекции Елизаветы на шее у блондинистой суки намекали об этом лучше всего. Как же неожиданно, что именно она теперь так любезно поднимается на ноги среди первых, не скрывая своего удивления, но пытаясь сыграть воодушевление, которого не было и в помине.

- Признаюсь, мы и не надеялись… Но очень рады, - она позволяет себе это мерзкое панибратство объятий, но Елизавета всем своим нутром чувствует страх. От кого из присутствующих он исходит? От всякого, кто решил, что Эллисив не выживет и утащит за собой в могилу и вернейшую из своих сторонниц и талантливейшую из учениц, - Я взяла на себя смелость… - она как-то неуверенно улыбается, а затем снимает колье у себя с шеи, - Это твое, мне не стоило.

- Не утруждайся. Оставь себе, - с ледяной улыбкой на губах произносит Елизавета, после чего бросает взгляд на присутствующих. Этот взгляд не обещал им ничего хорошего. Никому из них.

«Я сниму его с твоей перерезанной шеи».

Ведьма не задерживается больше ни мгновения, направляясь в коридор. Им с Барбарой нужен был целитель, и целитель явится. Помилуйте его древние Боги, если он присоединился к этой шайке чересчур самоуверенных тварей. Но прежде каждой нужна была ванна с розовой водой и целительским настоем.

Со всем прочим они разберутся после.

Подпись автора

Север смотрит на левую руку, когда нам жутко, в дни, которые происходят, как злая шутка,
сквозь людей, прожигающих кожу недобрым взглядом. Океан говорит: я рядом.

Мир не чёрный, не белый, он мерцающий, древний, серый, он стоит на великой вере,
на прочном сейде, в глубине его тела сердце мое стучится. Ничего с тобой не случится.

Елизавете хорошо знакома боль Барбары. Она слишком часто теряла своих детей. Поначалу болело почти нестерпимо. Потом это просто вошло в привычку. Смертные всегда умирали. Такова была их природа. Это надлежало принять, как неизменную данность, с которой не имело смысла бороться. Потому что ведьма боролась. И проиграла.

Елизавете совершенно не была знакома боль Барбары. Она никогда не теряла своих детей-магов, коих у нее было всего трое: сама Барбара, Кристиан и Женевьева. Каждый из них занял прочное место в ее сердце. Каждый из них занимал нечто, куда более ценное, чем сердце – часть ее разума, что для менталиста вообще не имел никакой цены.

И в этом их с Барбарой любовь к своим детям различалась кардинально, потому что любовь Елизаветы была эгоистична, порой тиранична и невыдержанна. Она никогда не давала своим дочерям и сыну свободы, если не знала наверняка, что эта свобода их не убьет. В том, что Барбара переживет ритуал, Эллисив была уверена даже сильнее, чем в том, что сама сможет его пережить. Но явись туда Кирилл или Женевьева, Елизавета легла бы костьми, но не позволила им принять участия. Никакой воли. Никакого выбора. Никаких альтернатив, даже если бы ей пришлось запереть их в подвале Поместья и даже если бы они после возненавидели ее до конца своих дней. У свободы была слишком высокая цена. Ведьма не готова была платить ее. Только не своими детьми.

Выбор Барбары она понимала и принимала, но вместе с тем, отлично знала, что ей предстоит жить с этим выбором всю ее жизнь. Без сомнения, у ученицы еще будут дети-маги, даже если на рождение еще одного такого уйдет тысяча лет. Будут и смертные дети. Придется научиться хоронить их собственными руками. Но правда в том, что имена всех остальных сотрутся через какое-то время после их ухода в небытие. Имя первого навсегда останется с ней. А пока оно оглушающим звоном звучит в разуме и сердце Барбары, Елизавета обо всем позаботится. Это лучшее, что она сейчас может сделать. Потому что не существовало средства, которое могло бы помочь найти утешение матери, потерявшей возлюбленное дитя. Ведьма знала. Она слишком часто их теряла.

Смрадная вонь страха распространилась по гостиной за считанные минуты. Елизавета вдохнула этот запах полной грудью, на мгновение прикрыла глаза и выдохнула, впуская в комнату предвестие того, чего все здесь так боялись: расплаты. У присутствующих для этого были все основания. Каждый здесь знал, что Елизавета ничего не прощает, а ее совершенная память позволяет ей тянуть с возмездием бесконечно долго, превращая жизнь в сплошное ожидание ужаса, тем самым, ровняя ее с землей. В ближайшие дни она будет милосердна. Настолько, что никому не придется покончить с жизнью путем самоубийства.

Любезность Барбары Елизавета не отмечает ни единым взглядом. Этой ведьме в Ковене было позволено намного больше, чем всем остальным, так что она могла выражать свою боль так, как считала нужным. С точки зрения Волынской, все здесь присутствующие, за редким исключением уже были трупами. А мертвецам все равно, в какое платье они влезут, а в какое нет. Погребальный костер сожрет любую, даже самую роскошную одежду.

Задерживаться более нет никакой нужды. Открытого нападения Елизавета не ожидала, знала, что его не будет. На это нужно иметь смелость и предполагать, что они могут победить, но никто здесь не был Эллисив ровней в магическом искусстве. А следовательно, здесь не было никого, кто мог бы ее убить. Женщина складывает обожженные руки в замок, делает два шага, оказываясь за спиной блондинки. Елизавета наклоняется к ней так, чтобы слова, которые она скажет, могла услышать только эта маленькая дрянь. Услышать, осознать и запомнить.

- Попытаешься сбежать – я найду тебя и сдеру кожу живьем. Попытаешься спрятаться – я найду тебя и сдеру кожу живьем. Попытаешься навредить мне, Барбаре, Женевьеве, или любому, кто не поддержал тебя – я выживу, найду тебя и сдеру с тебя кожу живьем. Наслаждайся, пока можешь, моя прелесть, - Елизавета улыбается, гладит женщину по светлым волосам, бросает единственный взгляд, не обещавший ничего хорошего, на присутствующих, а затем пересекает гостиную и вскоре оказывается в коридоре у северной лестницы.

- Мы убьем их всех, но прежде Артур позаботится о ранах, - и все больше о ранах Барбары, потому что о своих ведьма переживала лишь во вторую очередь. В том, что целитель жив, Елизавета не сомневается, потому что улавливает обрывки его суетливых мыслей, где-то на задворках. Он тоже заботился не о себе, а о Женевьеве. Это хорошо. Дочь должна была быть в безопасности, пока они здесь не закончат. Недолго думая, Елизавета подбирает подол платья с тем, чтобы подняться вверх по лестнице до своих покоев и покоев Барбары.

Аромат розовой воды распространяется по этажу едва уловимо, но ведьма отмечает, что хоть кто-то здесь умеет исполнять приказы и делать, что должно, даже если не очень нравится. Мало, кому нравилось быть в услужении. Елизавета знала, потому что сама прошла через это, но спустя тысячелетия тем опытом гордилась, а не стыдилась его. С большинством ее учениц было так же. Остальным не доставало ума. А тем, кому не доставало ума, в Ковене в скором времени начинало не доставать и места тоже.

- Вы живы, - Артур появляется на пути так неожиданно, что Елизавета успевает вздрогнуть. Он сжимает в руках пустую склянку из под целительского зелья. Вне всяких сомнений – растворил его в ванной с тем, чтобы дать ожогам хоть немного затянуться, - Выглядите так, будто вас пытали, - заключает мужчина, хмуро оглядывая одну ведьму за другой, - Но вы справились. Поздравляю, - Артур был достаточно сентиментален, чтобы обнять обеих, но сейчас он рисковал причинить им боль, а еще схлопотать по рукам. Прикасаться к Елизавете без ее позволения было чревато, даже если ты сопровождал все десять ее родов, будучи придворным врачом королевы Англии.

- Чувствуем себя точно так же, - она поднимает руку, тем самым давая мужчине понять, что сейчас лучше помолчать, - Мы знаем. Подробности расскажешь, когда мы смоем с себя последствия ритуала и переоденемся. Полагаю, у нас тут очень много дел. Ты поведаешь, каких именно. И продолжай следить за Женевьевой. Никто не должен ей навредить, - Елизавета более не задерживает ни себя, ни Барбару, ни Артура. Через полчаса они встретятся в его гостиной, но до тех пор, ведьма сказала правду: ей нужно было смыть с себя Нексус. Ей еще неизвестно, что сделать этого не удастся ни сегодня, ни завтра, никогда.

Покои встречают мельтешением чужого присутствия, подтертого прошедшими часами, но Елизавете это все равно не нравится. Она ничего не трогает и ничего не берет. На ходу снимает с себя одежду, местами кусая губы, потому что ткань приходится отдирать едва ли не вместе с плотью. Непривычность к физической боли с тысячелетиями не исчезла, а местами даже усугубилась. Обилие хороших целителей и надежных мужчин рядом как-то разбаловало и расслабило. Что не отменяло того, что теперь Елизавета полагалась только на саму себя.
Прохладная вода острой болью омывает ожоги. Больно касаться стенок достаточно глубокой каменной ванны, но стоит отварам начать действовать, становится легче. Елизавета опускает и руки в воду тоже, силясь расслабиться и найти хоть толику спокойствия перед тем, что им предстояло сделать. Тяжесть Нексуса давит на плечи, но ведьме все еще кажется, что это просто усталость. Она закрывает глаза и с головой окунается в ароматную воду, искрящуюся целительской магией. На несколько мгновений мир вокруг стирается, поглощенный необходимостью погрузиться не только на дно ванной, но и на дно собственного сознания в поисках уединения, в поисках угла, где жар нового солнца ее не достанет. Но такого места больше нет. Ни на дне самого глубокого водоема. Ни даже в собственном разуме.

Подпись автора

Север смотрит на левую руку, когда нам жутко, в дни, которые происходят, как злая шутка,
сквозь людей, прожигающих кожу недобрым взглядом. Океан говорит: я рядом.

Мир не чёрный, не белый, он мерцающий, древний, серый, он стоит на великой вере,
на прочном сейде, в глубине его тела сердце мое стучится. Ничего с тобой не случится.